Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм
Во многом сходный вопрос возникает в отношении некоторых других проблем психологии, например проблемы того, является ли счастье абсолютно субъективным феноменом или включает в себя объективный фактор. Является ли человек, который находит «счастье» в зависимости и самоотдаче, счастливым потому, что чувствует себя таковым, или счастье всегда опирается на некоторые ценности, такие как свобода и достоинство? Заявление, что зависимые люди «счастливы», от века использовалось, чтобы оправдать доминирование над ними. Это негодная защита. Счастье неотделимо от определенных ценностей, и это не просто субъективное чувство удовлетворения. Взять, к примеру, мазохизм. Человек может найти удовлетворение в повиновении, пытке или даже смерти, но ни в повиновении, ни в пытке, ни в смерти счастья нет. Кажется, что такие соображения выходят за рамки психологии и принадлежат к области философии или религии. Я с этим мнением не согласен. Достаточно тщательный психологический анализ, учитывающий разницу в качествах чувств соответственно лежащей в их основе структуре личности, может продемонстрировать различие между удовлетворением и счастьем. Однако эти проблемы доступны психологии только в том случае, если она не пытается отстраниться от проблемы ценностей, если, в конечном счете, не уклоняется от вопроса о цели и смысле человеческого существования.
Любовь, как и характерообусловленная ненависть, коренится в постоянно наличествующей базовой установке – в готовности любить, которую можно назвать базовой симпатией. Конкретный объект активирует ее, но не порождает. Способность и готовность любить – это черта характера, такая же, как готовность ненавидеть. Трудно сказать, каковы условия, благоприятные для развития этой базовой симпатии. Судя по всему, существуют два основных условия, положительное и отрицательное. Положительное заключается просто в любви со стороны окружающих в детстве. Хотя любовь родителей к своим детям кажется чем-то само собой разумеющимся, это, скорее, исключение, а не правило. Потому данное положительное условие часто отсутствует. Отрицательным же условием является отсутствие всех упомянутых выше факторов, провоцирующих формирование хронической ненависти. Ученый, занимающийся наблюдением за детскими переживаниями, с полным правом заявит, что отсутствуют эти факторы нечасто.
Из предпосылки, что настоящая любовь основывается на базовой симпатии, следует важный вывод относительно объектов любви. Это, в принципе, тот же вывод, какой мы сделали об объектах хронической ненависти: объекты любви не обладают исключительностью. Безусловно, некий человек становится объектом манифестной любви не случайно. Факторов, обуславливающих конкретный выбор, великое множество и они слишком сложны для обсуждения здесь.
Однако важно подчеркнуть, что любовь к конкретному объекту – лишь актуализация и сосредоточение хронической любви на конкретном человеке; идея романтической любви предполагает, что в мире есть всего один человек, которого мы способны полюбить, что найти этого человека – величайшая удача в жизни и что любовь к нему или к ней заставит нас отказаться от всех остальных, однако в реальности это не так. Любовь, которую можно испытать только к одному человеку, уже самим фактом своего возникновения свидетельствует о том, что это не любовь, а симбиотическая привязанность. Фундаментальное утверждение, присущее любви, направляется на любимого человека как на воплощение принципиально человеческих качеств.
Любовь к одному человеку подразумевает любовь к человечеству как таковому. «Разделение труда», как выражается Уильям Джеймс, то есть любовь к своей семье, но бесчувствие к «чужому», есть признак фундаментальной неспособности любить. Любовь к человечеству вообще не является, как часто полагают, абстракцией, приходящей «после» любви к конкретному человеку, или экстраполяцией опыта, испытанного с конкретным объектом; это предпосылка, хотя генетически она усваивается в контакте с конкретными индивидуумами.
Отсюда следует, что мое собственное Я принципиально является таким же объектом моей любви, как другой человек. Утверждение моей собственной жизни, счастья, роста, свободы коренится в наличии фундаментальной готовности и способности к такому утверждению. Если некто демонстрирует такую готовность, то и по отношению к самому себе тоже; если он может любить только других, значит, он не может любить вовсе. Одним словом, в том, что касается объектов любви, любовь столь же неделима, как и ненависть.
Отмеченный выше принцип, гласящий, что ненависть и любовь являются актуализацией постоянной готовности, справедлив и для других психических феноменов. Чувственность, к примеру, – не просто реакция на стимул. Чувственный или, можно сказать, эротический человек имеет фундаментально эротическую установку по отношению к миру. Это не означает, что он постоянно сексуально возбужден, но предполагает наличие эротической атмосферы, которая актуализируется конкретным объектом, но скрыто присутствует еще до появления стимула. Здесь имеется в виду не физиологическая способность к сексуальному возбуждению, а атмосфера эротической готовности, которую под увеличительным стеклом можно было бы наблюдать и тогда, когда человек не находится в состоянии непосредственного сексуального возбуждения. С другой стороны, существуют люди, у которых эта эротическая готовность отсутствует. Сексуальное возбуждение у них, в сущности, вызывается стимулом, обращенным к половому влечению. Порог стимуляции у таких людей может широко варьироваться, однако у этого типа сексуального возбуждения есть общее качество, а именно, он отделен от личности целиком с ее интеллектуальными и эмоциональными качествами.
Еще одной иллюстрацией того же самого принципа является чувство прекрасного. Существует тип личности, во всем готовый видеть красоту. Опять-таки, это не значит, что он постоянно смотрит на красивые картины, людей или пейзажи; однако при взгляде на них в нем актуализируется постоянно присутствующая готовность; его чувство прекрасного не просто пробуждается объектом. Особенно тщательный наблюдатель обнаружит, что этот тип людей взирает на мир иначе, даже когда смотрит на предметы, не пробуждающие острого восприятия красоты. Будь здесь место, мы могли бы привести еще множество примеров того же самого чувства. Но уже должно быть ясно следующее: хотя многие психологические школы рассматривают человеческие реакции в контексте стимула и отклика, мы выдвигаем идею о том, что характер – это структура, состоящая из множества вышеописанных готовностей, которые присутствуют постоянно и актуализируются, а не вызываются внешним стимулом. Эта точка зрения имеет ключевое значение для столь динамичной психологической дисциплины, как психоанализ.
Фрейд считал, что все эти готовности уходят корнями в биологические инстинкты. Здесь же высказывается предположение, что, хотя это верно для некоторых из них, многие другие возникли как реакция на индивидуальный и социальный опыт индивидуума.
Нам осталось обсудить последний вопрос. Допустим, что любовь к себе и к окружающим, в принципе, существуют параллельно; как тогда объяснить тот вид эгоизма, который очевидно идет вразрез со всякой искренней заботой о других? Себялюбивый человек интересуется только собой, хочет всего для себя, не испытывает никакого удовольствия, отдавая, а лихорадочно старается только брать; внешний мир он рассматривает лишь с точки зрения того, что может от него получить; не испытывает ни интереса к нуждам других, ни уважения к их достоинству и цельности. Он видит только себя, судит
